Свою знаменитую «В землянке» Алексей Сурков никогда не задумывал как песню. Это было небольшое стихотворение из письма жене Софье Кревс. Четыре четверостишия адресованы ей и больше никому: «И поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза».

Все началось в окрестностях Истры, сегодня там установлен памятник песне. В ноябре 1941-го, во время обороны Москвы Сурков приехал туда вместе с группой журналистов и почти сразу попал в окружение. Деревня Кашино поздней осенью 1941-го оказалась как раз на линии фронта. Немцы наступали. Там находилась изба, в которой располагался штаб 258 полка Красной армии. Чуть дальше находился тот самый блиндаж, в котором и зародилась песня «В землянке».

Из окружения выбраться можно было только по полю - как потом оказалось, минному. Сам поэт вспоминал: всю шинель посекло осколками. После этого в блиндаже появилась одна из строчек: «А до смерти четыре шага».

Стихотворение сложилось целиком лишь через несколько дней, уже в Москве. Еще через пару месяцев благодаря композитору Константину Листову текст узнала вся страна.

Никакой патетики, громких лозунгов и подчеркнутой ненависти к врагу. Песня, которую полюбили миллионы, соответствовала не всем принятым «фронтовым» критериям. По крайней мере, так вдруг показалось кому-то из партийной верхушки. За упаднические строки про «четыре шага» на «Землянку» наложили негласный запрет и даже уничтожили все грампластинки с записью в исполнении Лидии Руслановой. Но песня все равно звучала, хотя в ней часто меняли слова.
Работавший во «Фронтовой правде» писатель Евгений Воробьёв скопировал ноты и текст и вместе с Михаилом Савиным принёс их в редакцию «Комсомольской правды». Там они исполнили песню (Воробьёв пел, а Савин аккомпанировал); она понравилась слушателям и была опубликована в номере газеты от 25 марта 1942 года.

Сам Листов считал лучшим исполнителем песни Михаила Новожихина.

Может быть он так думал, потому что не слышал ее в исполнении нашего солиста Городского Дворца культуры Рината Хуззятова?